Неточные совпадения
Он взял со стола и мне подал. Это тоже была фотография, несравненно меньшего размера, в тоненьком, овальном, деревянном ободочке —
лицо девушки, худое и чахоточное и, при всем том,
прекрасное; задумчивое и в то же время до странности лишенное мысли. Черты правильные, выхоленного поколениями типа, но оставляющие болезненное впечатление: похоже было на то, что существом этим вдруг овладела какая-то неподвижная мысль, мучительная именно тем, что была ему не под силу.
«Моисей» показал на проходившую под руку с каким-то инженером среднего роста
девушку с голубыми глазами и
прекрасными золотистыми волосами, точно шелковой рамкой окаймлявшими ее бойкое матовое
лицо, с легкими веснушками около носа. Она слегка покачивалась на высоких каблуках.
Облокотясь на бархат ложи,
девушка не шевелилась; чуткая, молодая жизнь играла в каждой черте ее смуглого, круглого, миловидного
лица; изящный ум сказывался в
прекрасных глазах, внимательно и мягко глядевших из-под тонких бровей, в быстрой усмешке выразительных губ, в самом положении ее головы, рук, шеи; одета она была прелестно.
Даже старик Панталеоне, который, прислонясь плечом к притолке двери и уткнув подбородок и рот в просторный галстух, слушал важно, с видом знатока, — даже тот любовался
лицом прекрасной девушки и дивился ему — а, кажется, должен был он к нему привыкнуть!
Они похожи на задумчивое,
прекрасное лицо молодой
девушки.
Мертвая бледность некогда
прекрасного, рано отцветшего
лица и крайняя простота наряда этой
девушки невольно остановили на себе мимолетное внимание Долинского, когда из противоположных дверей вошла со свечою в руках Дорушка и спросила...
За скрывшей эту особу дверью послышалось падение стула или похожего на стул, звон, какой слышен при битье посуды, яростное «черт побери эти крючки», и, после некоторого резкого громыхания, внезапно вошла очень стройная
девушка, с встревоженным улыбающимся
лицом, обильной прической и блистающими заботой, нетерпеливыми, ясными черными глазами, одетая в тонкое шелковое платье
прекрасного сиреневого оттенка, туфли и бледно-зеленые чулки.
Эта комната или маленькая зала, с белым матовым светом одной люстры, — настоящего жемчужного убора из прозрачных шаров, свесившихся опрокинутым конусом, — совершенно остановила мое внимание; я засмотрелся в ее
прекрасный уют, и, обернувшись наконец взглянуть, нет ли еще чего сзади меня, увидел, что Дюрок встал, протянув руку к дверям, где на черте входа остановилась
девушка в белом и гибком, как она сама, платье, с разгоревшимся, нервно спокойным
лицом, храбро устремив взгляд прямо вперед.
Как-то невольно напоминает она мне ту
девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно
прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? что вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? что облило страстью эти нежные черты
лица? отчего так вздымается эта грудь? что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на
лицо бедной
девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом?
Эпидемия разгорается. Уж не один заболевший умер. Вчера после обеда меня позвали на дом к слесарю-замочнику Жигалеву. За ним ухаживала вместе с нами его сестра — молодая
девушка с большими,
прекрасными глазами. К ночи заболела и она сама, а утром оба они уже лежали в гробу. Передо мною, как живое, стоит убитое
лицо их старухи матери. Я сказал ей, что нужно произвести дезинфекцию. Она махнула рукою.
Девушка припала к его плечу, он заглядывал в ее румяное от холода, небывало-прекрасное
лицо и целовал в губы, в глаза.
Шли рядом татарки, всё молодые, в низких фиолетовых бархатных шапочках, сверкавших позументами и золотом. Ярче позументов сверкали прелестные глаза на овальных
лицах. Как будто из мрачных задних комнат только что выпустили этих черноглазых
девушек и женщин на вольный воздух, и они упоенно оглядывали залитый солнцем
прекрасный мир.
Без маски
лицо у нее оказалось некрасивое, с резковатыми чертами, но рост
прекрасный и довольно стройные формы. Она была уже не самой первой молодости для
девушки — лет под тридцать. Подействовать на мое воображение или на мои эротические чувства она не могла; но она меня интересовала как незнакомый мне тип немецкой
девушки, ищущей в жизни чего-то менее банального.
От особой ли манеры кокетничать или от близорукости, глаза ее были прищурены, нос был нерешительно вздернут, рот мал, профиль слабо и вяло очерчен, плечи узки не по летам, но тем не менее
девушка производила впечатление настоящей красавицы, и, глядя на нее, я мог убедиться, что русскому
лицу для того, чтобы казаться
прекрасным, нет надобности в строгой правильности черт, мало того, даже если бы
девушке вместо ее вздернутого носа поставили другой, правильный и пластически непогрешимый, как у армяночки, то, кажется, от этого
лицо ее утеряло бы всю свою прелесть.
Первый портрет — 1877 года, когда ей было двадцать пять лет. Девически-чистое
лицо, очень толстая и длинная коса сбегает по правому плечу вниз. Вышитая мордовская рубашка под черной бархатной безрукавкой. На
прекрасном лице — грусть, но грусть светлая, решимость и глубокое удовлетворение. Она нашла дорогу и вся живет революционной работой, в которую ушла целиком. «
Девушка строгого, почти монашеского типа». Так определил ее Глеб. Успенский, как раз в то время познакомившийся с нею.
Эта «Дашутка-звереныш», это «чертово отродье», эта «проклятая» стояла перед ней в образе красивой, здоровой, а, главное, более чем приличной, скромной
девушки. Несколько резкие черты
лица скрадывались
прекрасным, чистым, девственным взглядом темносиних глаз, во всей фигуре была разлита та манящая к неге женственность, далеко не говорящая о грубом нраве и сатанинской злобе, которыми прославили Дарью Николаевну Иванову.
— Ты, милая
девушка, пришедшая из того мира, что называет себя свободным, — что за грустные тени лежат на твоем милом,
прекрасном лице? А ты, мой смелый юноша, почему так бледен ты? Почему не упоение победою, а страх поражения вижу я в твоих опущенных глазах? И ты, честная мать, скажи мне: какой ветер сделал твои глаза красными? Какой дождь, неистово бушующий, сделал влажным твое старческое
лицо? Какой снег так выбелил твои волосы, — ведь они были темными когда-то!